Федоре Дмитриевне ТКАЧЕНКО было восемь лет, когда война растоптала мечты и надежды тысяч детей и молодых людей, которые думали, что впереди у них — вся жизнь. «И все, что было до войны — детство, первый класс — все начисто из памяти выбили эти проклятые четыре года».
Родилась Феня (в девичестве Мазур) в Белоруссии, в деревне Дуброва Полесской области. Когда началась война, кроме восьмилетней Фени в семье были еще две младших дочери. Деревня девять месяцев находилась на линии фронта. Фашисты наскоками появлялись в деревне с осени сорок первого, а в сорок втором обосновались окончательно.
Отца, Дмитрия Михайловича, сначала взяли на фронт, а потом как председателя колхоза «Червонный путь» вернули назад: колхозный скот переправить вглубь России, а остальное добро: казенные муку, махорку, масло по хуторам спрятать.. Вскоре, в1942 году, во время перестрелки между партизанами и полицаями он погиб. Предатель выдал его фрицам...
И осталась вдова Мария с тремя дочерьми на руках одна — самая младшенькая Оля родилась накануне войны.
- Помню, как я ходила за деревню за цветной телефонной проволокой для монист, - рассказывает Федора Дмитриевна. - Овечьими ножницами срезала, сколько в руке поместилось, а дома забралась на печь и стала с детьми беженцев (их несколько семей в нашей хате жили) плести украшение. Мама увидела, ужаснулась, бросила мои монисты в огонь. А тут немец заходит в дом, бусы деревянные продает. Мама их купила и говорит: «На, носи, только не кричи, что бусы твои спалила». Она-то понимала, что за проволоку путь один - виселица...
Зимой 43-го многие из деревни ушли в лес, обитали в землянках, а месяца через два нас немцы окружили, приказали возвращаться по домам: мол, не бойтесь, вас никто не тронет.
День, когда начались их хождения по мукам, Федора помнит отчетливо. Внезапно объявили, чтоб все собирались в дорогу. Мать успела только детей помыть и белье постирать. На дворе - февраль. Дня два мы брели по тракту, потом всех, несколько сот человек, затолкали в огромный сарай. Конец нам пришел, сожгут - такое было общее мнение. Ан нет, обошлось. Пригнали народ в Жуковскую яму — такой котлован в лесу, по берегам которого большие сосны разрослись. Разрешили нам костры разжечь, люди переночевали на дне воронки, а ночью четыре семьи из нашей деревни убежали... И до сих пор в ушах Федоры стоит крик односельчан, которые просили фрицев, спустивших собак на беглецов, чтоб их оставили в живых. Те только смеялись в ответ, собаки рвали людей, как бумагу...
- Потом были Хоромцы, когда-то богатая и красивая деревня... Перед тем, как нам войти сюда, жителей Хоромцов сожгли в сарае, а нас заставили закопать сгоревших.. Моя мама с нами старалась не разлучаться, она и здесь нас от себя не отпустила: одна на руках, вторая за юбку держится, я рядом иду... В Хоромцах каждый день людей гоняли на работы - траншеи рыть, картошку перебирать, дрова колоть. А мама заболела так, что совсем вставать не могла- нас свалил тиф. Почти все переболели, умирали сотнями.
— «Добрые люди» тут же нашлись - донесли, что она работать не хочет, притворяется. Наутро приходит немец с переводчиком: «Мазур Марья и трое детей, берите котелок, кружку и ложку и выходите на шлях. Поедете туда, где работать не будете, а вас кормить будут». Так и получилось — работать больше Мазурам не пришлось.
В грузовике не продохнуть, столько народа набили. Куда везут, не известно, выглянешь в щелку в брезенте -вместо деревень одни трубы кругом. Выгрузили нас в чистом поле, территория огорожена колючей проволокой. Пока мама ходила искать кого-нибудь из нашей деревни, я, добрая, чугунок с кашей какому-то дяденьке отдала. Мама вернулась с родственницей, у которой четыре голодных ребенка, а каши нема. Мама говорит: «Что ж ты кашу вместе с чугунком отдала, в чем теперь кипяток варить будем?»...
Потом нас еще в нескольких перевалочных пунктах держали, никакой еды не давали. Когда кончился запас сухарей, голодали: где кору в кипятке заварим, где травки какой... Поначалу-то мы ничего, крепенькие были, а потом дошли до того, что уже передвигаться не могли. Одни кости, обтянутые синей пленкой кожи, одежда сопрела. Когда люди помрут, мы в сумке у них пороемся, если найдем что - хорошо, если нет - худо. Мама муку оставшуюся с трех пальцев посыплет в кипяток, чтоб водичка погуще была, да попить нам даст с кружки... В одном лагере, помню, немцы застрелили жеребенка, все кинулись за добычей, но маме ничего не удалось урвать. И вот стемнело. Мама стояла-стояла рядом с котелком, в котором дядька какой-то похлебку варит - не выдержала, через этого дядьку прямо из кипятка выхватила кусок и встала. А что делать - побежишь, догонит, убьет. А мужик оказался ничего, сделал вид, что не заметил, кто мясо стащил, проговорил только: «Счастлива та воровка, что детей своих сегодня накормит». И что вы думаете, она нам дала то мясо погрызть? Нет, дала посмаковать, сама пососала. И носила неделю этот кусок, давала нам полакомиться, а потом еще сварила».
Спали на земле, младшая сестра лежала на мне, а наши ноги мама брала между своих ног, и так, полустоя, проводила каждую ночь. При переходе с одного места на другое тех, кто отставал, стреляли. Утром проснешься, а рядом окоченевшие тела умерших ночью. Для того, чтобы тиф как можно быстрее косил мирное население и военных, пленных перегоняли из лагеря в лагерь, гнали их как скот. И многим эти переходы по лесам и болотам оказались не под силу. По обеим сторонам людского потока шли конвоиры с собаками. Тех, кто выходил на обочину или отставал, убивали. В лагерях строить шалаши, разводить костры категорически запрещалось. Люди от тифа голову теряли, бросались в колодцы, на проволоку... Через трупы перешагивали, не замечая. А что самое страшное, людей ничем не кормили, не давали воды, о медицинской помощи нечего было и думать.
В конце концов пригнали в концентрационный лагерь «Озаричи» - туда сгоняли людей из многих белорусских областей. Это, по идее, был последний пункт нашего пребывания на земле. Рай, как его назвал фашист.
К счастью, уже был март 44-го года. 18-19 марта войска 65-й армии 1-го Белорусского фронта освободили узников «Озаричей». Почти всех пленников выносили из лагеря на носилках... Среди освобожденных была и Мария Федоровна Мазур с двумя дочерьми; младшая Оля умерла, не выдержав нечеловеческих мук.
После войны Федора Дмитриевна никакой работы не боялась — была истопником и кочегаром, хлебовозом и оператором котельной. В конце сороковых она завербовалась в Казахстан, там вышла замуж: и переехала в Бердск. Теперь у нее большая семья: три сына, три снохи, пять внуков и два правнука.
Коморникова Г. Дорога в «рай» //Свидетель.- 2003.-№612.-10 апр
Захарова Н. Колыбельная с петлей на шее // Бердские новости.- 2006.- 6 апреля
В 1941 году Фене Мазур было 8 лет, она закончила первый класс и жила в Белоруссии, в красивой небольшой деревушке в Гомельской области. Услышав сообщение, что началась война, она и многие дети не испугались, не понимали ведь, что означает это страшное слово, но жизнь растолковала все очень быстро: война - это горе, потери, смерть...
Всех деревенских мужчин сразу забрали на фронт. Осенью 1941 года, когда пришли в деревню немцы, дети ходили посмотреть, какие они, иностранцы, добрые или такие уж плохие, и почему от них жители деревни в лес попрятались?
Помнит Феня, как фронт наступал, и фашисты погнали народ в тыл на сто километров от родной деревни. Помнит, как боялись каждый момент быть уничтоженными, как водной долине, называемой Жуковской ямой, костры жгли, кипятком грелись, как умирали от тифа люди, как сжигали детей и взрослых в деревнях в хатах заживо. «Те трупы у меня и сейчас перед глазами стоят, - признается Федора Дмитриевна. - Бабушка, тетя, мама, сестры - всем хватило лиха в тот момент». Мария, мама Федоры, от нервного потрясения сильно заболела, но нашлись доносчики и доложили полицаям, мол, просто притворяется она, не хочет ходить на работу. Те пришли под вечер, сказали, чтобы Мария МАЗУР быстро собиралась и выходила на шлях, взяв троих своих детей, котелок, ложку, кружку: «Поедешь туда, где накормят, а работать не надо». Мама заплакала, а детям любопытно было: где это такое хорошее место, что работать не надо, а еды вдоволь? Высадили их в чистом поле, встали лагерем. С тех пор настало совсем голодное время. По сухарику в день варила мама в чугунке с водой и «кормила» детей этой мутной водичкой. Так гоняли немцы с автоматами и с собаками, а фины с дубинками и пистолетами семью МАЗУР и других из лагеря в лагерь, истощение дошло до предела, на каждом таком перегоне кого-нибудь да пристреливали. «Спасал, - говорит Федора Дмитриевна, - кипяток, ни разу мама не дала попить холодной воды. И бересту варили, и хвою, и ветки березы, лишь бы навар был питательный, а кусок мяса, добытый с риском для жизни, вываривали две недели подряд, чтобы с голоду не умереть. Под открытым небом и под дождем, и под снегом ночевали».
Спасительный огонь
Вот пригнали их в Азаричи, где, по словам Федоры Дмитриевны, располагались так называемые лагеря смерти. Немцы сегодня их не признают, мол, не было там никаких лагерей. А Федора утверждает: «Лагеря были!!! Я была там. Страшные лагеря. Семьями умирали. Труп на трупе. А дети в возрасте от года до пяти все погибли - никто не вернулся домой». И младшая сестренка Федоры Оля умерла тоже, в апреле 1944-го, перед самым освобождением из застенков. На всех без исключения освобожденных из лагерей страшно было смотреть - кости да кожа, ни грамма сил, многие погибли уже после освобождения — подорвавшись на минах или их заели вши и парши. А как радовались выжившие выданному пайку, состоящему из половины ложки пшенной каши да «скибочки» (кусочка белого овсяного хлеба)! Уже можно было сделать баланду погуще, чем пустая вода.
«У мамы всегда был в кармане огонь, - вспоминает наша героиня. - Когда началась война, ей брат дал огниво, а кремень мы нашли в земле, выварили гриб березовый в воде, он высох и превратился в подобие ваты. Эти нехитрые «спички» хранились в мешочке, мама это берегла, и как только можно было развести костер, она тут же ставила котелок. Если бы она не такая шустрая была, мы бы все погибли».
«После плена работала, потом пошла в третий класс...»
В войну, когда из фашистского плена освободились, Феня пошла пасти скот, сеять рожь. Глубокой осенью в заморозки — босиком по полю, обычное дело! У пана одного была в служанках, коров доила, по хозяйству помогала. Два года с сестрой работали «в людях», за сезон работникам платили 5 пудов ржи и 15 пудов картошки, потом мама корову купила.
- В то время, - вспоминает Федора, - «женщины пахали собою» - по десять человек в плуг запрягались: неделю пашут, а потом идут на станцию за семенами, принесут семена и сеют. Работали за зерно, чтобы муку смолоть и было чем накормить семью. Мы не знали слова «нет», раз надо, то и норму, и две нормы делали, иначе было не выжить. А за нами стояли старики и маленькие дети, и мы пахали, как быки. Не было выбора. Наработаешься, придешь домой, поешь что придется, и спать ложишься на голой печке – нет ничего радостней, чтобы отдохнуть. И неважно, что печка голая, постелить-то на побеленный камень было нечего»...
Была Фаиной, стала Федорой.
Позже Федора попала по вербовке в Казахстан на тяжелую стройку. Решилась и поехала, хоть из колхоза не отпускали. Справку на получение паспорта дали неправильную, перепутали имя. Была Фаина МАЗУР, которую звали в округе Феней, а написали Федора МАЗУР.
«Не имя тебя красит, а ты его. Проживешь!» - сказала на мои слезы мама. Тем я и успокоилась, - рассказывает Федора Дмитриевна. - И поехала. Работать было очень тяжело, платили мало. А я юбку купила в Москве, и была модницей, поесть было нечего, но не думали об этом. Ждали лучшей жизни. Когда заработала денег прилично, купила шелковые чулки и туфли, потом отрез на платье. Искала, где заработать побольше, и выкладывалась по максимуму, как умела. Трудилась на растворном узле, сеяла песок, уставала безмерно, но заработок стал повыше. «Бывает, куплю на 5 рублей в киоске конфет и все съем — не могу удержаться, - вспоминает женщина.. - А потом до получки — голод».
В Усть-Каменогорске Федора Дмитриевна встретила своего будущего мужа, с которым три года продружила, потом поженились... Получается, ехала из дома в дальние края Феня за своей судьбой. Он служил в армии в этой местности. Так и соединились судьбы. Супруг Виктор был добрым, ласковым. Любил крепко, называл не иначе, как «Родная», и Феня его любила до безумия, а свекровь оказалась с характером, невестку не принимала, много слез она пролила, пока отношения с матерью мужа не наладились. Потом переселили Федорину маму в новый дом и Феня с мужем переехали к ней. Домашнее хозяйство крепкое было. В деревне работала Федора поваром, потом в детском саду. В Бердск переехала семья в 1977 году. Здесь Федора хотела в столовую устроиться, но пошла дворником, чтобы жилье получить. «Потом пошла работать кочегаром, как и муж. Его на завод не взяли, он кочегарил в ЖКО Бердского электромеханического завода (на 14 и 11 кварталах), потом я стала оператором ЖКО», - говорит Федора Дмитриевна. Из сорока лет трудового стажа, 20 она трудилась в коммунальной сфере Бердска.
Свекровь схоронили в 1988 году, а супруг дожил до 69 лет, в последний путь его проводила в 1999 году. Сейчас Федора Дмитриевна живет одна. У нее сыновья и хорошие снохи, она их «поедом не ест», как свекровь ее ела, говорит: «Мне со снохами повезло, и с детьми, внуками. Сыновья у меня хорошие, рядом живут». Жалеет Федора только об одном, что рано умер муж, которого так крепко и сильно она любила.
- Сейчас я живу барыней, - признается наша героиня, - и еда есть, и квартира, и одежда, и родные люди. Снохи и сыновья не дают мне на даче работать, мол, все-таки 78 лет, ты уже свое отработала. Я теперь и отдыхаю. Только для души кружки-коврики из шелковой ткани вяжу разные. И все у меня есть сейчас. Только одного нет - здоровья, все в организме барахлит. Да мало у кого из нашего поколения оно есть. Очень трудным было наше детство.
- О том, насколько жестоки фашисты, мы узнали сразу, когда заработали карательные отряды, и однажды за испорченный телефонный провод, который подобрали девчонки, чтобы сделать бусы, их чуть не убили, чудом удалось спастись.
- В школу, в третий класс, пошла после того, как вернулась из работников, все заново начинала учить, ведь даже буквы забыла. А через два месяца пришел бригадир и говорит: «Под вами лавки гнутся, а в колхозе некому работать!». И мы все пошли работать в колхоз: навоз кидать, в коровнике убирать, на быках возить удобрения на поля.
Бахарева Г. Горем Федориной жизни стала война.// Бердские новости. – 2010. - №44. – 27 октября – с.23